Лучше помогать людям,чем гному
смотреть и читать
Железное, громыхающее чрево, жуткие усики-антенны и загадочный тридцать восьмой номер – вот с кем я неминуемо встречаюсь каждое утро. К свиданию всегда готовлюсь основательно, будто в последний путь: чищу зубы, умываюсь, одеться стараюсь поприличнее, до блеска натираю ботинки, локтем крепко прижимаю к боку сумку.
Шагаю к остановке бодро, иногда, даже слишком. Одним словом, бегу, как на пожар. Прохожие не удивляются, они меня понимают, они – мои братья по несчастью. Зато автомобилисты – совсем иная раса. Я побаиваюсь их, а буржуйские рожи за лобовыми стеклами, кажется, меня ненавидят. Война между нами не на жизнь, а на смерть. Сколько раз я бросался им под колеса на грани зеленого и красного, сколько раз визжал дуэтом с тормозами, в последний момент, вырываясь из уже распахнутых объятий переднего бампера. Разочарованные водители бранятся мне вслед, а ускользнувшая жертва торжествует – врешь, не возьмешь!
Наконец, вдалеке виднеется ярко-голубая крыша. Это остановка. Перрон для отправки в Ад, что-то вроде Чистилища. Грешные души, тьфу ты, сонные люди толпятся в томительном ожидании приговора на грядущий день. Они переступают с ноги на ногу, придвигаются друг к другу поближе, словно ища защиты. Они похожи на стадо овец, случайно забредшее в лесную чащу и умирающее со страху при виде горящих в предрассветной мгле круглых глаз. Волки?..
Бее… бее… - когда блеешь с соседом не важно о чем, хоть о погоде, уже и не так страшно. Вежливо киваю знакомым и принимаюсь ждать вместе со всеми.
Мой маршрут, как обычно, появляется на горизонте в тринадцать минут, вместо положенных пятнадцати. Не знаю, что бы это значило, но на всякий случай пугаюсь. Пока голодное чудовище медленно подползает к нам, волнение среди толпы достигает пика. Задние ряды напирают на первые в надежде разглядеть хоть краем глаза, как троллейбус шевелит рожками, роняя на асфальт раскаленные адским пламенем искры. Шум мотора все нарастает, а я только чудом удерживаюсь на бордюре, будто приклеенный. Я решительно настроен на борьбу, так что меня не сдвинет с этого места даже грозная баба Шура, по вечерам торгующая семечками на углу. Расхлябанные створки троллейбусной двери распахиваются прямо перед моим носом. Я холодею от одного вида пульсирующей пассажирами утробы, но не успеваю даже опомниться, как оказываюсь почти насильно втянутым внутрь. С противным чавкающим звуком за спиной закрывается дверь, и я понимаю – «Выхода нет».
Начинается медленное пережевывание… Чьи-то неуклюжие руки, острые локти, круглые животы и необъятные задницы нещадно месят меня, словно тесто в кадушке. Я трусливо забиваюсь в угол и стараюсь не смотреть на зловещий оскал сидений в два ряда. Подобно коршунам старушки пикируют на освободившееся место. Оглашая салон пронзительными выкриками, они кружат и кружат над заветной добычей, противно скрежещут скрещенные когти, а в воздух поднимаются их легкие перья и клочки пуха. Не дожидаясь развязки, я отворачиваюсь, чтобы упереться лбом в пыльное окно. Равнодушные, блестящие боками автомобили выныривают из утреннего тумана и проносятся мимо, снова растворяясь в нем. Или это сытый троллейбус тащится, как улитка? Как отвратительная, жирная, слюнявая улитка.
Пассажиры мелко подрагивают в такт сокращениям членистого тельца. Меня начинает мутить. Судорожно сжимается гармошка из темной, вонючей шкуры, проталкивая корм глубже в механическую глотку, а там снаружи, над нашими головами, длинные усы слепо ощупывают сети, ведущие к логову.
Рядом отчаянно, совсем по-взрослому, взрывается рыданиями ребенок. Кто-то шепчет ему:
- Не плачь, Мишуля, скоро приедем, скоро…
Только Мишуле не соврешь. Он же не дурак, хоть и мелкий, а все понимает. Конечная станция приближается. Но успеем ли мы сегодня? Едкий запах пота, перегара и бомжатины разъедает глаза, так что я тоже почти плачу. Мимо проплывает знакомый бар, газетный киоск, потрепанный офис какого-то мобильного оператора… Ну же, осталось совсем немного! Троллейбус, будто издеваясь, замедляет ход. Я задыхаюсь от вони и тесноты, а мальчик все ревет, ревет… Успеем ли?..
Наши изжеванные тела чудовище выплевывает нехотя, с сожалением. Выглядим мы соответственно – как недопереваренная, но счастливая пища. Ноющие бока, оттоптанная обувь, измятая и порванная одежда, галстук на спине и обчищенные воришкой карманы – это пустяки! Господи, спасибо, что я жив!
…Сегодня все не так. Я больше не спешу на остановку, не поглядываю нервно на часы, не толкаюсь в давке и, самое главное, не боюсь. Автомобилисты ведь ничего не боятся. Даже опоздать. Нежно и задумчиво поглаживаю лакированный капот. Новенькая машина урчит от удовольствия, как большой, ласковый котенок. Теперь уж мы им покажем кузькину мать! Прощай ненавистный троллейбус! Берегись, пешеход!
Железное, громыхающее чрево, жуткие усики-антенны и загадочный тридцать восьмой номер – вот с кем я неминуемо встречаюсь каждое утро. К свиданию всегда готовлюсь основательно, будто в последний путь: чищу зубы, умываюсь, одеться стараюсь поприличнее, до блеска натираю ботинки, локтем крепко прижимаю к боку сумку.
Шагаю к остановке бодро, иногда, даже слишком. Одним словом, бегу, как на пожар. Прохожие не удивляются, они меня понимают, они – мои братья по несчастью. Зато автомобилисты – совсем иная раса. Я побаиваюсь их, а буржуйские рожи за лобовыми стеклами, кажется, меня ненавидят. Война между нами не на жизнь, а на смерть. Сколько раз я бросался им под колеса на грани зеленого и красного, сколько раз визжал дуэтом с тормозами, в последний момент, вырываясь из уже распахнутых объятий переднего бампера. Разочарованные водители бранятся мне вслед, а ускользнувшая жертва торжествует – врешь, не возьмешь!
Наконец, вдалеке виднеется ярко-голубая крыша. Это остановка. Перрон для отправки в Ад, что-то вроде Чистилища. Грешные души, тьфу ты, сонные люди толпятся в томительном ожидании приговора на грядущий день. Они переступают с ноги на ногу, придвигаются друг к другу поближе, словно ища защиты. Они похожи на стадо овец, случайно забредшее в лесную чащу и умирающее со страху при виде горящих в предрассветной мгле круглых глаз. Волки?..
Бее… бее… - когда блеешь с соседом не важно о чем, хоть о погоде, уже и не так страшно. Вежливо киваю знакомым и принимаюсь ждать вместе со всеми.
Мой маршрут, как обычно, появляется на горизонте в тринадцать минут, вместо положенных пятнадцати. Не знаю, что бы это значило, но на всякий случай пугаюсь. Пока голодное чудовище медленно подползает к нам, волнение среди толпы достигает пика. Задние ряды напирают на первые в надежде разглядеть хоть краем глаза, как троллейбус шевелит рожками, роняя на асфальт раскаленные адским пламенем искры. Шум мотора все нарастает, а я только чудом удерживаюсь на бордюре, будто приклеенный. Я решительно настроен на борьбу, так что меня не сдвинет с этого места даже грозная баба Шура, по вечерам торгующая семечками на углу. Расхлябанные створки троллейбусной двери распахиваются прямо перед моим носом. Я холодею от одного вида пульсирующей пассажирами утробы, но не успеваю даже опомниться, как оказываюсь почти насильно втянутым внутрь. С противным чавкающим звуком за спиной закрывается дверь, и я понимаю – «Выхода нет».
Начинается медленное пережевывание… Чьи-то неуклюжие руки, острые локти, круглые животы и необъятные задницы нещадно месят меня, словно тесто в кадушке. Я трусливо забиваюсь в угол и стараюсь не смотреть на зловещий оскал сидений в два ряда. Подобно коршунам старушки пикируют на освободившееся место. Оглашая салон пронзительными выкриками, они кружат и кружат над заветной добычей, противно скрежещут скрещенные когти, а в воздух поднимаются их легкие перья и клочки пуха. Не дожидаясь развязки, я отворачиваюсь, чтобы упереться лбом в пыльное окно. Равнодушные, блестящие боками автомобили выныривают из утреннего тумана и проносятся мимо, снова растворяясь в нем. Или это сытый троллейбус тащится, как улитка? Как отвратительная, жирная, слюнявая улитка.
Пассажиры мелко подрагивают в такт сокращениям членистого тельца. Меня начинает мутить. Судорожно сжимается гармошка из темной, вонючей шкуры, проталкивая корм глубже в механическую глотку, а там снаружи, над нашими головами, длинные усы слепо ощупывают сети, ведущие к логову.
Рядом отчаянно, совсем по-взрослому, взрывается рыданиями ребенок. Кто-то шепчет ему:
- Не плачь, Мишуля, скоро приедем, скоро…
Только Мишуле не соврешь. Он же не дурак, хоть и мелкий, а все понимает. Конечная станция приближается. Но успеем ли мы сегодня? Едкий запах пота, перегара и бомжатины разъедает глаза, так что я тоже почти плачу. Мимо проплывает знакомый бар, газетный киоск, потрепанный офис какого-то мобильного оператора… Ну же, осталось совсем немного! Троллейбус, будто издеваясь, замедляет ход. Я задыхаюсь от вони и тесноты, а мальчик все ревет, ревет… Успеем ли?..
Наши изжеванные тела чудовище выплевывает нехотя, с сожалением. Выглядим мы соответственно – как недопереваренная, но счастливая пища. Ноющие бока, оттоптанная обувь, измятая и порванная одежда, галстук на спине и обчищенные воришкой карманы – это пустяки! Господи, спасибо, что я жив!
…Сегодня все не так. Я больше не спешу на остановку, не поглядываю нервно на часы, не толкаюсь в давке и, самое главное, не боюсь. Автомобилисты ведь ничего не боятся. Даже опоздать. Нежно и задумчиво поглаживаю лакированный капот. Новенькая машина урчит от удовольствия, как большой, ласковый котенок. Теперь уж мы им покажем кузькину мать! Прощай ненавистный троллейбус! Берегись, пешеход!